Символика деревьев в традиционной культуре славян: сосна

Исследование растительной символики славянской духовной культуры, несмотря на очевидный сдвиг, совершенный за последние годы, до сих пор нельзя назвать удовлетворительным. Проблема в том, что значительная часть работ, так или иначе затрагивающих эту тему, представляет собой относитель­но подробные «портреты» отдельных деревьев. Однако такие исследования продуктивны лишь тогда, когда за каждым «портретом» просматривается не­кий тезаурус, и предлагаемое описание «заполняет» его, тем самым создавая основу для сопоставления этих символов-портретов между собой — как в рамках одной этнической традиции, так и за ее пределами. Задача составле­ния подобного тезауруса для «дендроперсонажей» славянской мифологиче­ской системы не может быть решена в рамках небольшой статьи, однако мы попытаемся наметить пути его составления, выделить наиболее крупные бло­ки признаков, релевантные для одного из типов дендросимволов.

В данном случае речь пойдет о сосне. В славянских языках сосна (Pinus silvestris) представлена ограниченным корпусом названий, в котором преобладают два — +bor и «sosna, ср. рус., укр. сосна, бел. сасна, хвоя, пол., словац. sosna, чеш. borovice, словен. bar, болг., макед., серб. бор.

Сосна являлась наиболее характерным для Русского Севера и центрально­-русских областей видом священного дерева, что в целом соответствовало ее культовой роли в североевропейской мифологии. Священные сосны часто встречались в Карелии, Архангельской, Вологодской, Костромской, Вятской, Ярославской, Нижегородской губ. По преданию, несгораемая сосна росла
у кельи святого Кирилла Челмогорского в Каргополье². В Костромском крае на Вознесение, завершавшее пасхальный цикл обрядов, местные жители по­сещали кладбище, где в последний раз христосовались с умершими, а также ходили поклониться священным соснам³.

В Заонежье сосна выполняла функ­ции так называемого дорожного дерева: если человек встречал по пути в лесу такое дерево, то жертвовал ему монеты, лоскуты, а на обратном пути молился и благодарил дерево за удачный исход путешествия; сухие упавшие ветки та­кого дерева не сжигали, а расставляли вокруг ствола⁴. В русской фольклорной традиции было известно большое количество преданий о чудотворных, пре­жде всего целебных, свойствах сосен, растущих в Нижегородской губ. и свя­занных с легендами о граде Китеже и озере Светлояр⁵.

Сосны были также составной частью культовых комплексов — природ­ных или смешанного состава. Природные комплексы, помимо дерева, включа­ли также почитаемые камни (в т.ч. следовики) и источники. В комплексах сме­шанного состава, помимо дерева или другого почитаемого природного объекта, находились также христианские святыни, в том числе явленные; иногда природные и христианские святыни исторически сменяли друг друга.

В Ярославской губ. росла сосна, вблизи которой был найден чудотворный крест; считалось, что если откусить от сосны кусочек древесины, у человека не будут болеть зубы, поэтому дерево было искусано на половину толщины⁶. На Пинежье встречались обетные сосны, к которым носили обеты после того, как рядом был уничтожен обетный крест⁷. У старообрядцев Заволжья извест­на легенда о церкви, некогда ушедшей под землю, на месте которой выросла высокая тонкая сосна; местные жители рассказывали о том, что на этой сосне что-то сияло и горело, а поблизости слышался колокольный звон⁸. В Вожегодском р-не Вологодской обл. рассказывали о том, что одна из церквей была поставлена там, куда якобы с намеченного места «перешла» икона⁹.

С такими соснами связан довольно устойчивый круг поверий и установле­ний. Часто такая сосна якобы вырастает на могиле безвинно загубленного че­ловека, рядом с могилой и кельей местночтимого святого; появляющиеся по ночам огни на дереве или под ним свидетельствуют о том, что под сосной не­когда был закопан клад; на такой сосне обретаются «явленные» иконы; любое посягательство на такое дерево приводит к трагическим последствиям: вино­вный погибает, заболевает, теряет рассудок, пропадает и т.д.; при попытке уда­рить по дереву топором из ствола течет кровь; хотя ломать ветки с такого де­рева запрещено, но можно собирать упавшие ветки и щепки, которые применяются в лечебных целях; такие деревья могут оказываться центром массовых праздничных гуляний, особенно в весенне-летнее время, на Троицу, например.

Аналогичные явления фиксировались и в других славянских традициях. В Польше на сосны часто вешали маленькие каплички (часовенки, алтарики)¹⁰. В польском Поморье есть предание о горе, у которой некогда разбился корабль, а единственный спасшийся поставил на ней часовню в честь св. Ни­колая. Позже на месте церкви выросла сосна: рассказывали, что если ударить по ней топором, из раны потечет кровь¹¹. У сербов в окрестностях монастыря Милешево (центральная Сербия) была известна священная сосна, считавшаяся опасной: ее нельзя было трогать, ломать или срубать с нее ветки, а нарушив­ших этот запрет ожидали увечья¹².

На о. Радкольский (Радколье) (Онежское озеро, недалеко от с. Сенная губа) в первой половине XVI в., когда строился Климецкий монастырь, монахи срубили строевой лес и пустили его на мона­стырские стены. По преданиям жителей Сенной Губы, на этом острове мона­хи оставили нетронутыми только три старые сосны, которые, во-первых, из-за ветхости не годились на строительство, а во-вторых, «за рубку которых чело­век должен был расплатиться тяжелой болезнью и смертью»¹³.

В русских, украинских и белорусских песнях именно сосна часто высту­пает в качестве мирового дерева, в кроне которого вьют гнезда птицы, у ство­ла обитают пчелы, а у корней — бобры, горностаи и соболи, ср.: свадебную песню из пинского Полесья: «Сосьнина дерэво шчасьливое, то шчасьливое, то уродливое: а з корэня его чорные соболи, з серэдины его боровые пшчолы, а з верху его райскее пташки»¹⁴ с нижегородской колядкой: «Ой, каледка, каледница, Стоит в бору сосна, / Стоит в бору красна, / Нету ее выше, нету ее краше. / По корень той сосны / Горностаи норы, / Посередь той сосны ремезо­вы гнезды, / А поверх той сосны / Белояры пчелы»¹⁵.

С сосной как деревом культовым и почитаемым последовательно связы­вается функции медиатора, посредника межу «этим» и «верхним» мирами, а также «тем светом», где обитают души усопших. В польских легендах Бого­матерь является на сосне⁶. Сосна, наряду с другими деревьями, упоминается
в традиционных вербальных формулах, с помощью которых родители малень­ким детям объясняли, откуда они появились на свет, ср. полесское: «Буг мене кинуу на хвою, а с хвои — додолу, да дау мени добру долю»¹⁷.

В песнях и балладах женщина превращается в кукушку и, прилетая домой навестить родных, садится на сосенку около дома: «А знялась-паляцела у свой цихи двор, села на сосначку, начала каваць: / О-о-х, чаму же табе, сосначка, Бог лисьця ни дау, / А мне, маладзенькай, шчасьце не дау»¹⁸. В пересказе сна жен­щина, у которой умер сын, встречает его, идя по сосновому лесу¹⁹. Сосна, как и другие хвойные деревья (ель, пихта, лиственница), тесно свя­зана в обрядах и поверьях с темой смерти. Возможно, это объясняется тем, что сосна, как и ель, дерево вечнозеленое, т.е. противостоящее смерти и угасанию, символизирующее вечную жизнь и т.д., ср. в русской загадке: «Осенью не увя­даю, зимой не умираю». Постоянную зелень сосны на Украине объясняли особенным благословением Божием, почившим на ней с того времени, как древесина ее оказалась негодной на гвозди при крестных страданиях Хри­ста²⁰.

Вместе с тем, и сосна, и ель, как пахучие, смолистые и колючие деревья, нашли широкое применение в качестве оберега, в том числе и прежде всего в похоронной обрядности. Из ели (как и из сосны и березы) часто делали гроб, мотивируя это, в частности, тем, что ель (как и сосна) не позволяют покойно­му «ходить» после смерти, см. в русской колядке, где за отказ одарить колядников хозяевам желали: «Кто не даст лучинки — тому сосновый гроб!»²¹ У русских поистине повсеместный характер имело обыкновение бросать ело­вые и сосновые ветки (реже — ветки пихты, можжевельника и др.) по дороге к кладбищу — перед гробом, так и после него. Повсеместно еловыми и со­сновыми ветками украшали гроб; у поляков сосновые ветки использовали для украшения Гроба Господня в Страстную пятницу²².

Однако апотропейные свойства сосны использовались и в других сферах традиционной культуры. Сосновые ветки и шишки употребляли для приго­товления разных медицинских настоек, освежали с их помощью воду и т.д. Особо отмечено применение сосновых веток в качестве оберега от грома. В Полесье на Пасху вокруг церкви втыкали сосновые ветки, которые позже с втыкали в крыши домов, оберегая их тем самым от грома и бури; при первом громе сосновые ветки втыкали в землю; на Крещение веки сосны, которыми украшали иорданскую прорубь, забирали домой и также втыкали их в стены дома и хлева как оберег от бури и ветра.

Верования и фольклор, связанные с образом сосны (как и некоторых дру­гих деревьев), отвечает представлению об известном уподоблении и даже ото­ждествлении дерева и человека, что весьма характерно для дендромифологии славян, равно как и других народов, ср. в украинской поговорке Не maкi сосни мирубали ‘не таких побеждали’. На Косовом Поле, когда сваты входили в дом, невеста говорила: «Један бор, два бора, трећа бела борика», чтобы в замуже­стве иметь двух сыновей и одну дочь23. В сербских народных песнях бор (сущ. м.р.) также всегда символизирует мальчика или молодого человека: «Два субора напоредо расла, / Међу гьима танковрха јела: / То не била два бора зеле­на; / Већ то била два брата рођена» [Две сосны рядом росли, между ними островерхая ель. Это не две зеленые сосны, а два родных 6paтa]²⁴.

Примечательно в этой связи, что сосна часто фигурирует в сюжетах на­ родных песен и баллад, где она вырастает (или ее сажают) на могилах невин­но гонимых влюбленных, безвременно умерших, погибших или убитых цар­ских детей, молодоженов и т.д. В западноукраинской балладе рассказывается о девушке Насте, которая «любилась» с паном, за что была убита его ревнивой женой; Настю похоронили, а на ее могиле выросли деревья: «Там, де були бели ноги, там выросли два яворы, а де були бели руки, там выросли две сосноньки»²⁵. В севернорусских преданиях о «панах» сосны вырастают на их могилах²⁶.

Обычно такие сосны, растущие на чьих-то могилах, реальных или леген­дарных, получают в местной традиции статус заповедных, как будто душа по­ хороненного здесь человека охраняет дерево от любых посягательств. Такие деревья нельзя рубить, нельзя ломать их ветки, срывать листья, а также нано­сить им какой бы то ни было ущерб. По олонецкой легенде, сосна вырастает из косы убитой девушки, «панской сестры», и никто не может ее срубить²⁷. В другой белорусской легенде рассказывается о скрипке, которая была изго­товлена из сосны, появившейся на месте захоронения людей, умерших во вре­мя одной страшной эпидемии. У скрипача, разбившего эту скрипку, вместо рук появились сухие ветки, как на той сосне²⁸.

Деревья, выросшие или посаженные на таких могилах, сохраняют связь с покоящимися под ними, в известном смысле образуя с ними единое целое, когда человек как бы растворяется в дереве, а дерево прорастает в человека. Поэтому так широко распространены в разных традициях однотипные преда­ния о том, что в таком дереве, растущем на чьей-нибудь могиле, как и в свя­щенном, культовом, течет кровь. В белорусской легенде рассказывается о двух соснах, выросших на том месте, где литовцы-язычники убили монахов-фран­цисканцев; если срубить сук с одной из таких сосен, то из деревьев потечет кровь²⁵. Такие деревья, помимо всего прочего, часто приобретают статус са­кральных: из них делают придорожные кресты и предметы церковного обихо­да. Показателен пример: у сербов почиталась сосна царя Милутина (бор крала Минутина), огромное дерево со множеством стволов. Когда в июне 1932 г. ее свалила буря, крестьяне подняли и поставили на прежнее место один большой ствол, а другие оставили для церковного иконостаса³⁰.

Представление об известном подобии дерева, в данном случае сосны, и человека нашло, среди прочего, отражение в серии запретов и поверий, обы­грывающих «женскую» природу этой породы дерева. В разных восточносла­вянских регионах (на Вологодчине, в Полесье и в других местах) сосну, как и ель, не разрешали сажать около дома — якобы потому, что иначе «мужики водиться не будут»³¹, что скорее всего объясняется обозначенной выше связью сосны (и хвойных вообще) с темой смерти, а также тем, что сосна — дерево женское и по грамматическому роду своих названий в восточно- и западнос­лавянских языках. Представление о сосне как женском дереве отражено в по­лесском обычае делать кадку для теста (дежу) из двух пород деревьев — муж­ского и женского (дуба и сосны, например), чтобы в ней всегда удавался хлеб. В том случае если в деже тесто не подходило, надо было пересчитать клепки в деже, называя их соответственно породам деревьев «дубова — соснова» и т.д.³²

В цикле масленичных обрядов, известных восточным славянам, а также на западе Славии, широко распространение получили ритуалы, смысл кото­рых состоял в том, чтобы символически наказать молодых людей и девушек, вовремя не вступивших в брак и потому задерживающих социовозрастное развитие сообщества в целом, а кроме того — ритуальными и магическими средствами подвигнуть их в этому шагу. С этими целями во время масленич­ных празднеств парням и девушкам прицепляли, обычно к ноге, деревянные колоды, символизирующие отсутствующую у них брачную пару. Одним из наиболее интересных обрядов, связанных с символической заменой человека бревном (колодой, деревом) в рамках масленичных обычаев, является словен­ский ритуал, называемый borovo gostuvanje или zenitev (gostuvanje) z borom, т.е. дословно «свадьба с сосной».

Судя по обширному собранию Н. Курета, обряд этот известен лишь в одной этнодиалектной зоне, в Прекмурьс. Вкратце он сводился к следующему. В год, когда в селе не было ни одной свадьбы, ря­женые за 2-3 недели до масленицы обходили окрестные села и приглашали всех на borovo gostuvanje, а также собирали с будущих гостей продукты для общего праздника. В масленичное воскресенье все участники действа собира­лись на главной площади села, окруженные многочисленными ряжеными и гостями. Среди них главными были «поп», которому предстояло совершить обряд «венчания», «жених», «невеста» (девушка, которая заменяла настоя­щую «невесту» — сосну), а также другие участники «свадебной процессии» — «сваты», «дружки» и т.п. Из села все вместе отправлялись в ближайший лес за «невестой». Сосну, предназначенную на эту роль, в лесу выбирали заранее. При этом участники обряда тщательно скрывали от посторонних, о каком именно дереве идет речь. Считалось, что если парни из соседнего села срубят у «избранницы» верхушку раньше времени, обряд потеряет смысл, да и село будет навеки опозорено. Поэтому при приближении к намеченному дереву парни, входящие в свадебную процессию, а также ряженые «жандармы» сразу же вставали «на стражу» дерева. Примечательно, что если женили парня, то в невесты ему выбирали женский вариант хвойного дерева, называемый smreka, а если таким образом «выдавали» девушку, то парой ей был bor. После некоторого препирательства между «отцом» жениха и «отцом» невесты (пер­сонажами свадебной процессии), «поп» начинал обряд венчания, представ­ляющий собой пародию на церковный ритуал. После этого под пение свадеб­ных песен у сосны торжественно обрубали сучья, «дружки» украшали ее венками и лентами как невесту, клали ее на двухколесную тележку, сверху сажали «жениха» (или «невесту»), впрягались в нее и таким образом приво­лакивали ее в село, где устраивалось пышное угощение, сопровождаемое пе­нием, танцами, разыгрыванием ряжеными различных сценок, в том числе и весьма фривольного содержания. В конце концов дерево продавали, деньги в складчину пропивались, а всю бумажную бутафорию, которая украшала ря­женых и дерево, сжигали где-нибудь на перекрестке³³.

На Русском Севере (преимущественно на Вологодчине) образ сосны ши­роко использовался в вербальных формулах, которыми провождали уходящих с гуляний парней и девушек в том случае, когда за весь вечер их ни разу не пригласили участвовать в плясках, поцелуйных и других играх. Им, о них или они сами о себе в такой ситуации говорили: «Ой, тяжело, сосну волоку»³⁴; «Ну, сёдни ко стовбушке не созвали, волоки сосну домой с кореньями, с пру­тьями»; «Сосну поволок с беседы»³⁵ и т.п. За этими формулами также можно усмотреть образ дерева (сосны) как брачной пары, характерный в т.ч. для опи­санных выше обычаев с «колодкой».

Вместе с тем, помимо «колодки», сосна — в качестве ритуального дерев­ца — широко использовалась и в других обрядах календарного и семейного циклов, причем в основном в зимнее и весеннее время, когда вечнозеленые растения заменяют обычную зелень и цветы. Прежде всего, что и вполне по­нятно, сосна выполняла роль рождественского деревца, причем преимуще­ственно на западе Славии, ср., например, пол. podlażnik ‘елочка (или верхушка хвойного дерева — сосны, ели, пихты), украшенная яблоками, орехами, об­латками, которую крепили к потолку над столом в избе на Рождество. В Хор­ватии под Рождество на ветку сосны привязывали разные фрукты: яблоки, груши, сливы, орехи, грецкие и лесные, обернутые золотыми или серебряны­ми бумажками.

У западных славян в 5-е или 6-е воскресенье Великого поста, а иногда и после Пасхи по селу ходили процессии, по главе которых их участ­ницы носили украшенные деревца «лето» и «гаик». Деревца делали из хвой­ных пород — ели, сосны, пихты, ср. его чешские и моравские названия — jedlička, borovička, borek, boreček³⁶. В словенских обрядах, совершаемых в день св. Георгия, его главный персонаж «Зеленый Юрий», которого водила от дома к дому дружина молодых людей, был с ног до головы покрыт зеленью, поэто­му участники процессии говорили, что нашли «Зеленого Юрия» «в сосновой зелени» (v borovem listju smo ga našli)³⁷. В Польше и Чехии из высоких и тон­ких сосенок часто делали майское дерево, устанавливаемое на главной площа­ди села или перед домами девушек.

В свадебном обряде западных и восточных славян из сосны (ее древеси­ны, веток или верхушки) изготавливали древко для свадебного знамени, жезл дружки и другие предметы свадебного реквизита. Срубленную же сосну (а также елку, кипарис, можжевельник), часто украшенную цветами или лен­тами, могли втыкать в землю или даже сажать на могиле парня или девушки, умерших до брака, т.е. использовали это дерево и его части в функции свадеб­ного деревца в обрядах типа похорон-свадьбы. Наконец, в цикле строитель­ных ритуалов в зимнее время при установлении первой балки крыши, а также по окончании строительства наверху дома втыкали сосновую ветку.

Вместе с тем, как и любое другое дерево в славянском мифопоэтическом «дендрарии», сосна может иметь касательство к совершенно иному кругу зна­чений и сюжетов и, в частности, считаться местом обитания демонов, напри­мер, сербских вил. В русской же демонологии сосна связана прежде всего с лешим. Русские Карелии верили, что леший удерживает заблудившихся лю­дей поблизости от крупных и почитаемых в данной местности деревьев, в т.ч. сосен, к которым человек многократно возвращается, пытаясь найти дорогу домой³⁸. Согласно смоленскому рассказу, дети лесовых лежат в люльках, при­вешенных к ветвям ели или сосны. Чтобы вызвать лешего, надо сесть на со­сновый пень и трижды аукнуть³⁹.

В былинках, известных на юге России и на Украине, большие сосны оказываются местом, куда на шабаш слетаются ведь­мы. Так, в Калужской губ. такое место находилось якобы на границе Мещов-ского и Мосальского уездов. По рассказам местных жителей, там росла гро­маднейшая сосна: «дупло у нее от старости сгнило, и в середине ее всегда напиханы всякая нечистота: тряпки, волосы, кости. Пилить эту сосну боятся, даже ходить около нее ночью считается очень опасным. Сучья у этой сосны не повисшие, а выпрямлены замечательно прямо и осмурыганы (вытерты), как будто на них всегда сидит кто-либо. Верхушка сломлена или срублена кем-то так, что представляет удобное седалище для главного заправилы — черта. По рассказам стариков, здесь часто виднеются огоньки, часто в прежние времена блудили (т.е. сбивались с дороги) люди и сосну эту знают даже знаменитые киевские ведьмы, потому что часто сюда прилетают»⁴⁰. Около таких сосен на самой Киевщине на Купалу также собирались местные ведьмы, а закопанное под соснами золото в эту ночь выходило на поверхность и сверкало, «пересу­шивалось»⁴¹.

Сосна, как и некоторые другие деревья и кустарники, предстает в мифоло­гических рассказах локусом мистификаций: попав в то место, где растет такое дерево обмана, человек оказывается втянут в игру иллюзий: ему видится свадьба, гуляние, веселье, слышится музыка, кажется, что он сладко ест и мяг­ко спит, но наутро он обнаруживает себя под деревом или на нем, веселье про­шлой ночи оказывается свадьбой чертей, еда — листвой и т.д., см. костром­ской рассказ: «На Ложкиной горе есть сосна, так принесло туда какую-то девушку… Ее сняли оттуда, так она как дура была, испугалася. Говорит: „Я не голодная». -— „А чем тебя кормили?» — „А шаньгами, говорит, корми­ли». А у нее полный подол г… коньих»⁴².

Противоречивость народной оценки сосны заметна еще и в том, что, как и всякое другое, не собственно плодовое дерево, она оказывается персонажем этиологических легенд, объясняющих эту ее особенность. Так, в русском (вла­димирском) предании рассказывается о том, что сосна и ель прокляты якобы потому, что не вняли просьбе Христа не шуметь и не мешать ему, когда Он молился в Гефсиманском саду⁴³.

Беглый обзор традиционных верований, касающихся сосны как одного из заметных символов славянской растительной мифологии, а также круга ри­туалов и обычаев, с нею связанных, показывает, как в этом образе соединяют­ся черты, общие для мифологии деревьев, с некоторыми более специфически­ми деталями (такими, например, как представление о сосне как женском дереве или ее связь с темой смерти). Однако цельный и своеобразный «пор­трет» дерева формируется не столько этими особенностями, сколько особой конфигурацией вполне типовых мотивов и признаков, которая в конечном итоге и определяет специфику конкретного дендросимвола в ряду других, ему
подобных образов славянской растительной мифологии.

Агапкина Т.А.
Славянский мир в третьем тысячелетии. 2011. Т. 6. С. 379-387

Примечания

1. А.В. Гура предложил тезаурус для описания животных персонажей славянской традиционной культуры, см. в его книге «Символика животных в славянской традиционной культуре» (1997). С.М. Толстой и Л.Н. Виноградовой принадлежит тезаурус для описания славянских демонологи­ческих персонажей, см.: Виноградова Л.Н., Толстая С.М. К проблеме идентификации и сравне­ния персонажей славянской мифологии // Славянский и балканский фольклор. М., 1994. С. 16-43.
2. Каргополье: Фольклорный путеводитель (предания, легенды, рассказы, песни и присловья) / Сост. М.Д. Алексеевский, В.А.Комарова, Е.А. Литвин, А.Б. Мороз, Н.В. Петров; под общ. ред. А.Б. Мороза. М., 2009. С. 252.
3. Зимин М.М. Ковернинский край //Труды Костромского научного общества по изучению местно­го края. Кострома, 1920. Вып. 17. С. 18.
4. Логинов К. К. Материальная культура и производственно-бытовая магия русских Заонсжья. СПб., 1993. С. 73.
5. Днепровский Д.Н. Древние крестовые сосны в с. Городцс // Действия Нижегородской губ. уч. архивной комиссии. 1914. Т. 17, № 4; Легенда о Св. озере и сосне в Федоровском монастыре в с. Городцс // Нижегородские губ. вед. Ч. неоф. 1890. № 9:3; Савушкина Н.И. Легенда о граде Китеже в старых и новых записях // Русский фольклор. Л., 1972. Т. 13. С. 57-76, и др
6. 6 Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы «Этнографического бюро князя В.Н. Тсни-шева». Т. 2. Ярославская губерния. Ч. 2. СПб., 2006. С. 301.
7. Калуцков В. Н., Иванова А.А., Давыдова Ю.А., Фадеева Л.В., Родионов Е.А. Культурный ланд­шафт Русского Севера: Пинежье, Поморье. М., 1998. С. 97.
8. Василов В.Н. О происхождении культа невидимого града Китежа у озера Светлояр // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1964. Вып. 12. С. 154.
9. Денисова И.М. Вопросы изучения культа священного дерева у русских. М., 1995. С. 23.
10. Niebrzegowska S. Przestrach od przestrachu. Rośliny w ludowych przekazach ustnych. Lublin, 2000. S. 93.
11. Stelmachowska B. Rok obrzędowy na Pomorzu. Toruń, 1933. S. 200.
12. Чајкановић В. Речник српских народних веровања о биљкама. Београд, 1985. С. 40.
13. Логинов К. К. Заонежский праздник Радколъское воскресенье // Праздничные традиции и нова­ции народов Карелии и сопредельных территорий: исследования, источники, историография. Пе­трозаводск, 2010. С. 37-45. С.42.
14. Kolberg О. Dzieła wszystkie. Wroclaw, Poznań, 1968. T. 52. Białoruś—Polesie. S. 181, Пинское По­лесье.
15. Горьковский (ныне — Нижегородский) государственный университет, Архив кафедры фолькло­ра, 40-10-81.
16. Niebrzegowska S. Op. cit. S. 86.
17. Полесский архив ИСл РАН (Москва). Выступовичи Овручского р-на Житомирской обл.
18. Там же. Туховичи Ляховичского р-на Брестской обл.
19. Там же. Золотуха Калинковичского р-на Гомельской обл.
20. Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край, снаряженной Им­ператорским Русским географическим обществом: Юго-Западный отдел. Материалы и исследо­вания, собранные д. чл. П. П. Чубинским. СПб., 1872. Т. 1, вып. 1. С. 75.
21. Морозов И.А., Слепцова И.С. Круг игры. Праздник и игра в жизни севернорусского крестьянина (XIX-XX вв .). М.,2004. С. 275. ‘
22. Kolberg О. Op. cit. 1963. Т. 9. S. 132.
23. Раденковић Л. Симболика света в народној магији Јужних Словена. Београд, 1996. С. 218.
24. Чајкановић В. Op. cit. С. 38.
25. Головацкий Я.Ф. Народные песни Галицкой и Угорской Руси. M., 1878. Ч. I. С. 72.
26. Сов. этнография. 1980. №1. С. 121-122.
27. Усачева В.В Мифологические представления славян о происхождении растений // Славянский и балканский фольклор. М., 2000. С. 166.
28. Там же. С. 178.
29. Легенды i паданнј. MiHCK. 1983. C. 343.
30. Чајкановић В. Op. cit. C. 39.
31. Полевые исследования студентов РГГУ. М., 2009. Вып. 4. С. 263.
32. Полесский архив. Ветлы Любешовского р-на Волынской обл.
33. Kuret N. Praznično leto Slovencev. Celje, 1965. D. 1. S. 23-24.
34. Денисова И.М. Указ. соч. C. 47.
35. Морозов И.А., Слепцова И.С. Указ. соч. С. 176, 403.
36. Славянские древности: Этнолингвистический словарь ! Под ред. Н.И. Толстого. М., 2009. Т. 4. С. 77-78.
37. Kuret N. Op. cit. D. 1. S. 282.
38. Криничная H. Лесные наваждения. Петрозаводск. 1993. C. 26.
39. Русский демонологический словарь / Автор-составитель ТА. Новичкова. СПб., 1995. С. 316.
40. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В.Н. Тени-шева. СПб., 2005. Т. 3. Калужская губерния. С. 500.
41. Живая старина. 1996. № 4. С. 28.
42. Ефимова Е.С. Поэтика страшного: мифологические истоки. М., 1997. С. 84.
43. Максимов С. Нечистая, неведомая и крестная сила. М., 1989. С. 174.